(1921-1983) — русский богослов-модернист, участник экуменического движения. Основатель направления «православного» модернизма, известного под названием «литургического богословия».
В 1928 г. покинул Эстонию и после краткого пребывания в Белграде поселился в 1929 г. в Париже. Получил среднее образование в русском кадетском корпусе в Версале (1930-1938), а затем во французском лицее Карно (окончил в 1939). Обучался в Сорбонне.
Был иподиаконом митр. Евлогия (Георгиевского). С 22 октября 1946 — диакон, с 20 ноября 1946 — священник, рукоположен архиеп. Владимиром (Тихоницким). В 1946 — 1951 гг. — помощник настоятеля церкви свв. Константина и Елены в Кламаре (Франция), редактор епархиального журнала «Церковный вестник». С 1951 г. — настоятель церкви Рождества Богородицы в Пти-Кламаре (Франция). С 1951 г. находился в юрисдикции Северо-американской митрополии. Был членом митрополичьего совета (1964-1983). С 1953 г. — протоиерей, с 1970 г. — протопресвитер. Основатель (вместе с о. Иоанном Мейендорфом иархиеп. Иоанном (Шаховским) Американской автокефальной Церкви (1970).
Окончил Парижский богословский институт (1945). Из профессоров Института был близок к архим. Киприану (Керну), с которым познакомился еще до поступления в Институт и в чей приход был назначен после рукоположения во священника в 1946 г., и к А.В. Карташеву, сделавшему его своим преемником в преподавании истории древней и Восточной Церкви. В 1945-1951 гг. — преподаватель церковной истории в Парижском богословском институте.
В 1951 г. по приглашению Свято-Владимирской семинарии в Нью-Йорке переехал в США. С 1951 — доцент по кафедре церковной истории и литургики, с 1960 — профессор по кафедре литургического богословия этой семинарии, с 1962 по 1983 декан.
Участник модернистского сборника «Православие в жизни» (1953). В 1959 г. защитил в Парижском богословском институте докторскую диссертацию по теме: «Введение в литургическое богословие». Почетный доктор церковных наук Греческого богословского института Святого Креста в Бостоне и колледжа Лафайет в Истоне. Преподавал историю восточного христианства в Колумбийском и Нью-Йоркском университетах, в Соединенной духовной семинарии и Генеральной богословской семинарии в Нью-Йорке. В течение трех десятилетий вел религиозную программу на радио «Свобода».
В 1963-1979 гг. – зам. председателя Русского студенческого христианского движения (РСХД), в 1979-1983 — председатель РСХД. Один из основателей братства «Синдесмос» и первый его секретарь. Являлся членом экуменического Содружества преп. Сергия и св. Албания. Присутствовал на II Ватиканском соборе (1961-1965) в качестве официального наблюдателя. Участвовал в работе Всемирного совета церквей (молодежная комиссия, комиссия «Вера и церковное устройство»).
О нем
Р. Вершилло. Мировоззрение о. Александра Шмемана
о. М. Помазанский. Экуменика на фоне православной литургики
о. Рафаил (Карелин). О монашеском авангардизме
П. Рак. Водою и Духом, или о разбавленном Христианстве
Р. Вершилло. Идеология о. Александра Шмемана
Р. Вершилло. Романтизм, пантеизм или атеизм?
Р. Вершилло. Мироздание и мифосознание
Р. Вершилло. Быт или не быть?
Р. Вершилло. Имейте веру Божию
Основные труды
Исторический путь православия (1954), La primauté de Pierre dans l’Eglise orthodoxe (1960), Введение в литургическое богословие (1961), For the life of the world (1963), Eastern orthodoxy (1963), Sacraments and orthodoxy (1965), The world as sacrament (1965), Introduction to liturgical theory (1966), Report on the preliminary negotiations concerning the establishment in America of the Autocephalous Church (1969), Great Lent (1969), О Солженицыне (1970), Знаменательная буря. Несколько мыслей об автокефалии, церковном предании и экклезиологии (1971), Отклик на Письмо Всероссийскому Патриарху Пимену А. Солженицына (1972), Confession and Communion. Report to the Holy Synod of Bishops of the Orthodox Church in America (1972), Liturgy and life (1974), Of water and the spirit. A liturgical study of baptism (1974), Secularism and liturgy (1976), Church, world, mission. Reflections on orthodoxy in the West (1979), Евхаристия: Таинство Царства (1984), Воскресные беседы (1989), Sermons (1991-1994), The journals of Father Alexander Schmemann, 1973-1983 (2000), O Death, where is thy sting? (2003), Беседы на Радио «Свобода» (2009), Собрание статей 1947-1983 гг. (2009)
ЦИТАТЫ:
«Я не могу принять этих Брянчаниновых, Феофана Затворника. Моя душа не соприкасается с ними, не находит общения».
«Я... все больше и больше не люблю Византии, Древней Руси, Афона, то есть всего того, что для всех — синоним Православия... Только самому себе я могу признаться в том, что мой интерес к Православию обратно пропорционален тому, что интересует — и так страстно! — православных»
В своих «Дневниках» так прямо и пишет: «Лично я вообще бы отменил частную исповедь» (с. 35).
о. Александр, видимо тяготясь богослужением, выходил во время шестопсалмия на паперть, чтобы выкурить сигарету (по его собственному признанию, он выкуривал по две пачки сигарет в день — там же с. 422).
«Как я устал от своей профессии... Такое постоянное чувство фальши, чувство, что играешь какую-то роль. И невозможно выйти из этой роли» ( Дневники с. 17).
«Отчуждение чувствую по отношению ко всему типично русскому “уюту” храма, к русскому благочестию, в котором мне всегда чудится какое-то тупое самодовольство...» ( там же с. 215).
«Вся эта восторженная и пустозвонная возня с “духовностью”, “умным деланием”, “православием”, “паламизмом”, вся игра в религию, начиная с самого богословия — наступает момент когда все это просто давит унынием» (там же с. 218).
«Суббота, 14 мая 1977. Поздно вечером, уже в кровати читал, вернее — листал валаамский сборник о молитве Иисусовой. Странное чувство — словно о какой-то другой религии читаю... То же чувство испытывал, я помню, читая книгу об о. А.Мечеве» (там же с. 374).
«Разговоры... о той “церковности”, к которой я все сильнее испытываю настоящую аллергию... Больная религиозность. И все эти побеги — кто в Византию, кто в “Добротолюбие”, кто на остров Патмос, кто в иконы» (там же с. 48).
«“Духовность”, “церковность” — какие это двусмысленные и потому опасные понятия» (там же с. 73).
«Среда, 27 февраля 1974. (1-я седмица Великого поста. — Прим. авт.) Вчера в церкви за утреней (sic!) пели целиком вторую часть канона Андрея Критского. И еще раз поразил контраст между этой божественно-грандиозной поэзией... и вкроплением в нее византийскими тропарями с их платонической сосредоточенностью на “душе моя”, с полным нечувствием истории как Божественного “театра”» (там же с. 79).
сам канон Андрея Критского представляется прот. А.Шмеману «насквозь риторическим произведением» (там же с. 80), пронизанным «устаревшим византинизмом» (там же с. 257), «чуждым для современного человека» (там же с. 616).
«Пятница, 29 ноября 1974. (Рождественский пост. — ред.) ...Чудный день! Сначала тихая, “легкая” обедня... Вечером — индюшка... Беспримесное счастье, полнота жизни...» (там же с. 132).
«Я почти совсем не молюсь, моя “духовная жизнь” — в смысле “подвига”, “правила”, всякого там “умного делания”, всего того, о чем все время говорят кругом меня, — ноль» (там же с. 629).
«Среда, 30 сентября 1981... Читал, просматривал вчера книгу епископа Игнатия Брянчанинова о смерти. Как можно такие книги писать? Как можно во все это верить?» (там же с. 587).
о. А. Шмеман призывал не только к ежелитургийному причащению, но и к борьбе со «все растущей православной шизофренией» (там же с. 208)
"...Хочется куда-нибудь убежать от этого православия... бессмысленных церемоний... Быть самим собой, а не играть вечно какую-то роль, искусственную, архаическую и скучную".
«Как я бесконечно устал от… всей этой возни с Византией, Россией, бытом, духовностью, Церковью, церковностью, благочестием», — воздыхает о. протопресвитер. На протяжении всех своих дневниковых записей о. А.Шмеман видит в Церкви лишь «ложь, подделку, дешевку этого самодовольного, тупого русского православия».
"Я не люблю, не могу любить Православной Церкви… и бабьего благочестия… "
"ложь, подделка, дешёвка этого самодовольного, тупого, сентиментального «русского Православия»…
Эпоха Константина Великого и после-константиновская характеризуется прот. А. Шмеманом, как эпоха «перерождения литургического благочестия» - перерождения богослужения и отклонения от первохристианских литургических духа и форм. «В глубоком перерождении литургического благочестия, а не в новых формах культа, сколь бы они ни были разительны с первого взгляда, и следует, нам кажется, видеть основную перемену, вызванную в богослужебной жизни Церкви константиновским миром». Прот. А Шмеман: «Введение в литургическое богословие», Париж, издание YMCA 1961 г., стр. 115
«Внимание переносится с живой Церкви на храм, бывший до того простым местом собраний... Теперь храм - святилище, место обитания священного... Это начало храмового благочестия». Прот. А Шмеман: «Введение в литургическое богословие», Париж, издание YMCA 1961 г., стр. 132
В Церкви константиновской эпохи мы видим уже «новую религиозность, новый коэффициент, новое литургическое благочестие». Прот. А Шмеман: «Введение в литургическое богословие», стр. 113
«Православные склонны обычно «абсолютизировать» историю богослужения, считать ее целиком и во всех подробностях чуть ли не богоначертанной и провиденциальной». Прот. А Шмеман: «Введение в литургическое богословие», стр. 107.
В константиновскую эпоху в богослужении появляется новый пласт в виде «необычайного роста и расцвета почитания святых». Прот. А Шмеман: «Введение в литургическое богословие», стр. 209
«Для древних христиан не было различия между церковными праздниками и буднями: «крещение вводит в единый праздник - в вечную Пасху, в день восьмой... Праздников нет, ибо все стало праздником». Но с началом мистериальной эпохи это чувство теряется». Прот. А Шмеман «Введение в литургическое богословие», стр. 197
«Само слово тайна - таинство первоначально в христианстве не имело того смысла, какой придан ему впоследствии, смысла мистериального; в новозаветных писаниях оно употребляется только в общем значении домостроительства нашего спасения: слово «таинство» (musthrion) у Павла и в раннем христианстве означало всегда все дело Христово, все спасение» (см. 1Кор. 4:1, 2:7,10, Еф. 3:5). Прот. А Шмеман «Введение в литургическое богословие», стр. 198
«Ранняя Церковь жила сознанием народа Божьего, царского священства, избрания, но не применяла принципа посвящения ни к вступлению в Церковь, ни тем более к поставлению на разные иерархические степени». Прот. А Шмеман «Введение в литургическое богословие», стр. 149
«В самом общем смысле перемену эту можно определить так: с сакраментально-эсхатологического «ударение» перешло в этом культе на освятительный и ходатайственный смысл почитания святых. Останки святого, а затем и предметы, принадлежащие ему или бывшие в соприкосновении с его телом, стали восприниматься как священные предметы, имеющие способность сообщать свою силу прикасающимся к ним... Ранняя Церковь окружает останки мучеников большим почетом, - но ниоткуда не видно, что этим останкам приписывалась в эту эпоху особая сила или что от прикосновения к ним ожидается особый сверхъестественный результат! К концу же четвертого века многочисленные свидетельства показывают, что в глазах верующих некая особая сила истекает из самих останков. Этой верой в значительной мере объясняются характерные для новой эпохи факты обретения мощей, а также и дробления, перенесения и все развитие почитания «вторичных святынь» - то есть разных предметов, благодаря своему прикосновению к мощам становящихся в свою очередь источником освятительной силы. С другой стороны развивается и ходатайственный характер культа святых. И опять-таки, он укоренен в предании ранней Церкви - в которой молитвы, обращенные к усопшим членам Церкви, были очень распространены, о чем свидетельствуют надписи катакомб. Но между этой ранней практикой и той, которая развивается постепенно, начиная с 4 века, есть существенная разница. Первоначальное призывание усопших укоренено в вере в «общение святых» - молитвы обращены к любому усопшему, а не специально мученику... Но очень существенная перемена происходит тогда, когда это призывание усопших сужается и начинает совершаться только по отношению к определенной категории усопших. С 4 века в Церкви возникает сначала бытовое, практическое, а затем уже и теоретическое, богословское, восприятие святых, как особых ходатаев перед Богом, как посредников между людьми и Богом... В этом ходатайственном восприятии меняется первоначальный христоцентрический смысл почитания святых. В раннем предании мученик или святой есть, превыше всего и прежде всего, свидетель новой жизни и поэтому образ Христа»... Почитание мучеников в ранней Церкви имело целью «показать присутствие и действие Христа в мученике, то есть присутствие в нем «новой жизни», а не в том, чтобы прославить святого... Но в новом ходатайственном восприятии святого центр тяжести перемещается». Теперь «жития святых рассчитаны, главным образом, на то, чтобы поразить воображение читателя чудесами, ужасами и т.д... Святой (теперь) есть ходатай и помощник... чествование святых включается в категорию праздника», с целью «приобщить верующих священной силе данного святого, его особой благодати... Святой присутствует и как бы является в своих мощах или иконе, и смысл его празднования в том, чтобы через восхваление его и прикосновение к нему получить освящение, что и составляет, как мы знаем, главное содержание мистериального литургического благочестия...». Прот. А Шмеман «Введение в литургическое богословие», стр. 213-226
“Мы давно уже свели все христианство к учению не о новой жизни, а о спасении души в загробном мире” (Сборник “Православие в жизни” с.61).
«...Все эти дни — наслаждение от зимних Олимпийских игр в Иннсбруке по телевизии. Я не вижу “пользы” от этой монашеской диеты, безостановочно преподносимой людям в качестве какой-то самодовлеющей “духовности”. Мой опыт таков: как только люди решали эту “духовность” вводить в свою жизнь, они становились нетерпимыми, раздраженными фарисеями...»
«Причина этого “возвращения Бога”, конечно, — крах рационализма... И вот — “бегут в горы...” Бегут к любому credo, quia absurdum, к любому типикону или талмуду, к любой “духовности”. И характерно — чем образованней человек, чем больше он вкусил “позитивизма” и “рационализма”, тем более “глупую” религиозность он выбирает».
"Восхищение Америкой, подлинная радость. Простота этой церемонии… В ней вся Америка, всё то невыразимое, что делает её действительно великой… Нет, восхищает меня Америка, её глубокая сущность, Америка, нашедшая – одна во всём мире! – какую-то формулу, почти чудесную, государства и общества, не превращающихся в идолов" (по поводу 2-часового телепросмотра инаугурации новоизбранного президента Картера)
"Снова привычная западная толпа, в сущности – мой мир. В котором мне просто. Просто – в смысле привычной принадлежности к нему и внутреннего в нем – одиночества, свободы…"
«Когда мы говорим о Царстве Божием, мы говорим, следовательно, не о чем-то загадочно-отвлеченном, не о другом, загробном мире, не о том, что будет после смерти» (Прот. Александр Шмеман. Цикл бесед о молитве Господней «Отче наш» // Проповеди и беседы. М.: Паломникъ, 2003. С. 37). |
