Отвечает священник-модернист Филипп Парфенов:
Дорогая Ксения!
Насчет лучшего понимания Евангелия — читайте книгу «Сын Человеческий» отца Александра Меня (в поисковике интернета она легко находится, да и в книжных лавках её можно купить). В главном все христианские толкования едины насчет Христа, а мы верим не «во что», а «в кого»: «Я – путь, истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня» (Ин. 14, 6). Насчет других вещей могут быть разномыслия, они допустимы, и этого не надо пугаться. Молитва ни у кого из нас не идеальная, но не стоит смущаться, а лучше продолжать молиться и сохранять в этом постоянство, но неплохо также и от себя что-нибудь самой добавлять, для разнообразия. В том числе и те просьбы с сомнениями, которые вы здесь выразили, адресуйте непосредственно Богу! И пытайтесь внутри себя услышать ответ. Только Он вам сможет подсказать что-то конкретное, а люди вокруг могут разное говорить, хотя и к ним стоит иной раз прислушиваться. Испытания, конечно, всё время какие-то будут в дальнейшем, но это неплохо, в них мы растем и укрепляемся духовно!
С уважением, священник Филипп Парфенов.
А ТЕПЕРЬ НЕМНОГО О КНИГЕ «СЫН ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ» ИЗ СТАТЬИ "КНИЖНАЯ ДИВЕРСИЯ ВРАГОВ ПРАВОСЛАВИЯ" В ГАЗЕТЕ "ПРАВОСЛАВНЫЙ КРЕСТ":
В этом сочинении достаточно образно и детально изображены исторические события, на фоне которых проходила земная жизнь Спасителя, а также личности современников того периода. Между тем речь о Господе отличается не просто вялостью или сухостью, но какой-то непробиваемой схематичностью, формализмом. Описание Его земного пути и деяний лишено дорогих нам деталей, все важные моменты смазаны, повествование плоско. Силы автора были затрачены не на создание образа, а на то, чтобы загнать ум читателя в искусственные конструкции и абстракции. Он использовал прием средневековой европейской литературы, подменяющей конкретные понятия туманом всяческих «сверхидей» и «общечеловечностей». Или, проще говоря, последовал принципу: хочешь обойти трудный (для тебя) вопрос – либо лиши его четких границ, раствори в абстракциях, либо приземли его, сделай банальным и вульгарным. Так, будучи не в силах поверить в буквальное сотворение людей из праха земного, протоиерей Мень заявляет, что праотец Адам – это не конкретная историческая личность, а некий собирательный образ, символ «всечеловечества». И, напротив, Боговоплощение, столь же невместимое для автора, представляется в книге чем-то весьма обыденным, не выходящим за рамки будничных реалий. Соответственно, и евангельским чудесам дается максимально упрощенное, приземленное объяснение.
Например, о тьме, объявшей землю во время распятия Господня, святитель Иоанн Златоуст писал: «Дивно то, что знамение, которого они [иудеи] искали, было и с неба, и явилось по всей вселенной, чего прежде никогда не случалось, разве только в Египте, когда надлежало совершать пасху <…>. Заметь и то, когда это происходит: в полдень <…>. Этого достаточно было, чтобы обратить их [иудеев] к истине, не только ввиду величия чуда, но и в силу его благовременности». А вот как «просто» причину этого мрака объясняет отец А. Мень: «Подул ветер, и хмурые тучи заволокли небо» (с. 286). В примечаниях, ссылаясь на Златоуста, он указывает, что «тьма, описанная в Евангелии, не могла быть солнечным затмением», хотя сам Вселенский Учитель не отрицал чудесного ее происхождения. В итоге автор приходит к следующему рационалистическому выводу: «По-видимому, над Иерусалимом скопились тучи или воздух потемнел, как бывает, когда поднимается ветер хасмин» (с. 435). Это характерный пример его искаженного понимания и толкования Священного Писания и творений святых мужей.
А. Мень отвергает и неизбежность разделения на Страшном Суде Божием праведников и грешников и реальность геенны огненной для последних (с. 128, 419). По его мнению, повествование об этом в Евангелии – всего лишь притча, которую нельзя понимать буквально (с. 129). «Может ли Бог любви, возвещенный Христом, безконечно карать за грехи временной жизни? Неужели могущество зла столь велико, что оно будет существовать всегда, даже тогда, когда „во всем“ воцарится Господь?», – недоумевает автор (с. 128). Но сложно представить, что священник-модернист имел больше любви, чем Господь наш Иисус Христос, возвестивший людям о Страшном Суде и о вечных мучениях. Нельзя допустить и то, что отец Александр был милостивее святых, разумевших слова Господни о наказании грешников в прямом смысле, без каких-либо аллегорий. Например, блаженный Феофилакт Болгарский так комментирует этот евангельский текст: «И пойдут такие люди в муку вечную и никогда нескончаемую, а праведники – в Жизнь Вечную. Как святые имеют непрестающую радость, так грешники – непрестающее мучение; хотя Ориген (еретик, осужденный Пятым Вселенским Собором, – примеч. ред.) и пустословит, говоря, что будто бы есть конец наказанию, что грешники не вечно будут мучиться, что наступит время, когда, очистившись через мучение, они перейдут в то место, где находятся праведные, но эта басня ясно обличается здесь, в словах Господа». Вопреки сказанному, отец А. Мень превзошел даже анафематствованного Святыми Отцами Оригена: он не просто перенял его лжеучение, но и настаивал на нереальности Страшного Суда в принципе!
Поражает и небрежное, неблагоговейное отношение автора к словам Священного Писания.
В житии святителя Спиридона Тримифунтского приводится следующий случай. Однажды ученик святого, святитель Трифиллий, говоря в церкви поучение к народу, допустил небольшую неточность. Повеление Господне, обращенное к расслабленному: Восстани и возьми одр твой(Лк. 5, 24), он пересказал как: «Восстани и возьми ложе твое». «Услышав это, – сообщается в житии, – святой Спиридон встал с места и, не вынося изменения слов Христовых, сказал Трифиллию: „Неужели ты лучше сказавшего ‘одр’, что стыдишься употребленного Им слова?!“ Сказав это, он при всех вышел из церкви».
Но протоиерей А. Мень свободно и достаточно часто переиначивает на свой лад изреченные Духом Святым священные глаголы. Так, 109-й псалом: Сказал Господь Господу моему (см.: Мф. 22, 44; Мк. 12, 36; Лк. 20, 42), он интерпретирует как: «Сказал Господь Владыке моему» (с. 230). Покаянные словеса разбойника на кресте: Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое! (Лк. 23, 42), изменяет на: «Вспомни меня, когда придешь как Царь» (с. 288) (отсюда следует, что распятый Христос якобы не был Царем). Искажена им и речь святого Лонгина сотника:Воистину Он был Сын Божий (Мф. 27, 54). Вместо этого в «Сыне Человеческом» Лонгин восклицает: «Воистину Он был сын богов!» (с. 284). Но ведь указанный эпизод был моментом обращения святого от языческих кумиров к истинному Господу. Однако для священника-модерниста такие «мелочи», видимо, несущественны.
В своих толкованиях он доходит порой до открытого кощунства. Так, об искупительной крестной смерти Господа Иисуса Христа Мень пишет: «Он мучился, как миллионы людей, как каждый ребенок или раненая птица, как любое живое существо» (с. 294). Т. е. Господь сравнивается здесь не только с грешными людьми, но даже с животными, хотя в действительности страдания Спасителя безпримерны, ибо Он терпел их, «ни единаго зла сотвори» (Лк. 23, 41). Святые Отцы пишут, что безгрешный Христос не должен был страдать и умирать, поскольку все это – возмездие за грех (см.: Рим. 6, 23). Однако безмерная любовь Творца, возведшая Сына Божия на Крест, не вместилась в сознание протоиерея Александра.
