Протоиерей Валентин Асмус: «Евхаристия» (часть 2)
 Иконоборчество возбудило спор о Евхаристии, который Мейендорф считал единственным внутривизантийским спором об этом предмете. Не отрицая евхаристического преложения, иконоборцы объявили евхаристические Тело и Кровь единственным истинным и богоустановленным образом Христовым, чем проводили границу, устанавливали какое-то различие между изобразуемым и изображением, историческим и евхаристическим Телом Христовым. VII Вселенский Собор осудил эту евхаристическую доктрину иконоборцев в зачитанном на Соборе анонимном трактате, который исследователи приписывают святителю Тарасию Константинопольскому: «Ни Господь, ни апостолы, ни отцы никогда не называли бескровной Жертвы, приносимой иереем, "образом", но называли ее самим Телом и самою Кровию...» (Mansi. XIII. 265 B; то же: ДВС IV. 539). Останавливается на теме Евхаристии и святитель Никифор Исповедник, который признает евхаристические хлеб и вино образом Тела и Крови Христовых лишь до преложения, в котором они отождествляются, становятся истинными Телом и Кровию Господними: «Мы же называем это не образом и не отражением тела Христа, хотя таинство и совершается при помощи символов, а самим телом Христовым обожествленным. Ибо так Он сам говорит: "Аще не снесте плоти Сына человеческаго, ни пиете крови Его, живота не имате в себе" (Ин. 6, 53). То же Он передал ученикам Своим, говоря: "Приимите, ядите тело Мое", а не "образ тела Моего", ибо Он воспринял плоть действием Святаго Духа от Пресвятой Девы. Если нужно доказывать это на случае из нашей жизни, то как например, хлеб, вино и вода превращаются в плоть и кровь ядящаго и пьющаго, причем мы не говорим, что наше тело становится иным по сравнению с прежним, так хлеб и вино в Евхаристии преестественно призыванием священнодействующего и наитием Святого Духа претворяются в Тело и Кровь Христову. Так именно и гласит молитва священническая. И мы уже не считаем их двумя, но веруем, что они становятся одним и тем же. Если же они и могут быть названы противообразами (antitypa), то таковое название приложимо к ним не после, а прежде освящения» (Свт. Никифор. Творения, Минск, 2001. С. 438-439).
Преподобный Симеон Новый Богослов говорит о Евхаристии: «Поелику Слово Божие воплотилось уже однажды от Девы и родилось от Нее телесно, паче слова и разума, и невозможно Ему опять воплощаться или телесно раждаться от каждаго из нас; то что Оно творит? Ту самую пренепорочную Плоть, которую приняло Оно от чистой утробы пречистой Богородицы Марии, с которою и родилось телесно, от нее преподает нам в снедь, и вкушая ее мы имеем в себе, каждый из нас верных, достойно ядущих сию Плоть Его, всего воплощенного Бога и Господа нашего Иисуса Христа, Сына Божия и Сына Девы и Пренепорочной Марии, седящего одесную Бога и Отца, по сказанному им слову Его же Самого: "Ядый Мою Плоть и пияй Мою Кровь во Мне пребывает и Аз в нем" (Иоан. 6, 56). Он никогда не происходит из нас, не рождается телесно и не отделяется от нас. Он уже не познается сущим в нас телесно, как плод чрева, но есть бестелесно в теле, срастворяемый нашим сущностям и естествам неизреченно и обоготворяя нас как сотелесников Его, сущих плоть от плоти Его и кость от костей Его» (Eth. I, 10, 51-72 // SC 122. P., 1966. P. 256).
Блж. Феофилакт, архиеп. Болгарский: «Намереваясь преломить хлеб, Господь благодарит как для того, чтоб и нас научить приносить хлеб с благодарением, так и для того, чтобы показать, что Он с благодарностию принимает преломление, то есть умерщвление Своего Тела и не негодует на это, как на нечто невольное... Хлеб, освящаемый на жертвеннике, есть самое Тело Христово, а не образ Его; ибо Он не сказал: сие есть образ Моего Тела, но — сие есть Тело Мое. Хлеб неизъяснимым действием прелагается, хотя нам и кажется хлебом. Поелику мы слабы и не решились бы есть сырое мясо, особенно человеческую плоть, то нам преподается хлеб, а на самом деле это есть Плоть» (Толкование на Святое Евангелие. Ч. I. М., 1993. С. 236-237).
Фундаментальный Евхаристический реализм дался греческому богословию не совсем просто и безболезненно. Реализм никак не вмещался в спиритуализм и символизм Оригена и анафематствованнаго заодно с ним Евагрия. Этот спиритуализм остался в большой мере непреодоленным и в Ареопагитиках. О влиянии трех названных авторов не приходится распространяться. Впрочем, и спиритуалисты не отрицали преложения, но для них причащение Тела и Крови Христовых было скорее второпестепенным, внешним выражением соединения души с Богом. Реализм успешно противостоял их крайностям в учении о Евхаристии, и в Византии даже родилась противоположная, «гиперреалистическая» крайность. В ХII в. Михаил Глика (он же Сикидит) в своих «Богословских главах к неудобопонятным местам Св. Писания» выразил убеждение, что Св. Причастие одновременно тленно и нетленно: тленно после освящения Даров до причащения, нетленно сразу после принятия Причастия. Прежде чем священник или мирянин вкусил Тело Христово, оно таким же образом страдательно и смертно, как было оно подвержено страданию и смерти, когда Евхаристия была установлена на Тайной Вечери. Оно истинно разделяется, неизреченно претерпевает смерть, оно раздробляется и поядается зубами причастников. Но как оно после смерти на Кресте и погребения возстало в нетлении, безстрастии и славе, так происходит и в Божественной Литургии, когда оно, как во гробе погребенное в причастнике, тотчас возстает во славе, неизреченно соединяясь с сущностью души причастника, даруя ему свое нетление и возставляя его к вечной жизни. Многие богословы не приняли эту теорию, но ее поддержали Патриархи Георгий Ксифилин (1191-1198) и Иоанн Каматир (1198-1206). Спор не получил официальнаго завершения. Прерванный латинским пленением Византии, он возобновился было в Никее, но заглох, будучи вытеснен актуальными темами антилатинской полемики.
Богослов-исихаст Николай Кавасила в «Изъяснении Божественной Литургии» высказывается с полной определенностью. В подробном описании Проскомидии он показывает, что агнец уготовляется во образ Тела Христова. Но в момент эпиклезы образ становится реальностью: «Дары освятились, и Жертва совершилась и великое Пожертое и Священножертвенное, закланное за мир, видимо возлежит на священном престоле. Хлеб Господня Тела уже более не образ [typos], не дар, несущий изображение истиннаго дара или имеющий в себе некое начертание, словно на доске, спасительных страданий, но сам истинный Дар, само всесвятое Тело Владыки, воистину приявшее все те поругания, оскорбления, раны, распятое, закланное, мученически «засвидетельствовавшее пред Понтием Пилатом доброе исповедание» (1 Тим. 6. 13), заушенное, бичеванное, претерпевшее оплевания, желчи вкусившее. Подобно и вино — сама Кровь, истекшая при заклании Тела. Сие Тело, сия Кровь, образованное Духом Святым, рожденное от Марии Девы, погребенное, воскресшее в третий день, возшедшее на небеса и сидящее одесную Отца» (PG 150. 425).
В наше время приходится слышать мнение, что византийские отцы воспринимали латинство поверхностно, и только в XIX-ХХ вв. православные критики усмотрели все небожественные глубины католичества. На наш взгляд, такая оценка несправедлива. Несмотря на имевшие место, вследствие отчужденности, недопонимание и предвзятость, полемика IX-XV вв. составила тот самый реестр «отступлений» и расхождений, который доселе православие вменяет католичеству. И на первом плане полемики — тема Евхаристии: если Filioque было темой для богословов, Литургия имела отношение ко всякому священнику, монаху и мирянину. Важная тема эпиклезы заняла видное место к концу византийской истории. Но уже в IХ в. была поднята и до Флорентийскаго собора включительно оставалась в центре византийской антилатинской полемики тема опресноков. Тема транссубстанциации не могла не быть известной (уже в ХIV в. весь корпус Фомы Аквината был переведен на греческий), но она византийских полемистов не могла интересовать по той же причине, по какой их не интересовало раскрытие в западной теологии консубстанциальности Сына Отцу. И то, что православные полемисты не считали «пресуществление» неправославным, доказывается как раз тем, как они обосновывали необходимость совершения Литургии на квасном хлебе. Многочисленные сочинения о «латинских опресноках» говорят на все лады о преимуществах «живого, одушевленного» квасного хлеба как более соответственного образа тела человеческого, Тела Христова, который из «вместообразного» становится в евхаристическом преложении Самим Телом Христовым. Классическое выражение этого учения дает фрагмент, приписанный свт. Афанасию Великому: «Евангелисты говорят, что хлеб совершенный предал Господь в Святых Тайнах, а не опреснок, дабы уверить, что совершенное тело от Святой Девы, то есть одушевленное и умное, а не как еретик Аполлинарий говорил, что Он воспринял одно тело. Но мы совершенным хлебом называем состоящий из муки, закваски и соли, как и духовный — (из) тела и ума. Ибо тело без духа мертво, и опреснок, не имеющий закваски — мертвый, а не живой хлеб. Поскольку закваска дает жизнь и соединение тесту, словно дух телу и соль уму. И посему мы совершаем таинство на хлебе совершенном, чтобы не впасть в хулу нечестивого Аполлинария» (PG 26. 1328; см.: ВЕП 33. 217. К слову, ни то, ни другое издания не отделяют фрагмент от подлинных творений Афанасия Великого).
Можно было бы привести великое множество поствизантийских и русских свидетельств традиционного учения о таинстве Евхаристии. Мы не будем этого делать не потому, что мы сами не придаем значения этим свидетельствам, а лишь потому, что все они объясняются некоторыми богословами как следствие пресловутого «латинского пленения». Приведем лишь одну цитату — из Отечника свт. Игнатия Брянчанинова. Святитель цитирует один из древних Патериков: некий «Скитянин говорил, что в Святом Причащении мы приемлем не Тело Христово, но образ Тела Христова в виде хлеба. Об этом услышали два старца. Зная, что говоривший велик по жительству, они поняли, что он говорит это не по злонамеренности, а по неведению и простоте. Они пришли к нему и сказали: отец! Мы слышали о некотором брате, что он произнес мнение, несогласное с учением правой веры, именно, что в Святом Причащении мы принимаем не Тело Христово, но образ Тела Христова в виде хлеба. Старец отвечал: говорил это я. Они начали его убеждать: не думай так, отец, но исповедуй по преданию Святой, Соборной, Апостольской Церкви. Мы веруем, что Хлеб есть самое Тело Христово, а в Чаше — самая Кровь Христова, — отнюдь не образы. Хотя непостижимо, каким образом хлеб может быть Телом, но так как Господь сказал о Хлебе: сие есть Тело Мое, то мы веруем, что Хлеб есть истинное Тело Христово. Старец на это сказал: если я не буду удостоверен самым опытом, то пребуду в сомнении. Они предложили ему: будем молиться Богу в течение всей следующей недели, чтоб Он объяснил нам Таинство, и веруем, что Бог откроет. Старец с радостию принял предложение; он молил Бога так: Господи! Ты знаешь, что я не верю не по злонамереннному упорству. Господи Иисусе Христе! открой мне об этой тайне, чтоб я не пребывал в заблуждении по причине неверия... По прошествии недели они пришли в церковь... и отверзлись им очи. Когда был предложен хлеб на святой трапезе, тогда увидели они, одни эти три старца, Младенца вместо хлеба. Когда же иеромонах простер руку, чтоб преломить Хлеб на святой трапезе, то сошел с неба Ангел Господень с ножем в руке, заклал Младенца; кровь из него излил в Чашу. Когда иеромонах преломлял Хлеб, — Ангел резал Младенца на малые части. Когда приступили к принятию Святых Таин, неверовавшему старцу подано было кровавое мясо. Увидев это, старец испугался и возопил: Господи! верую, что Хлеб есть Тело Твое! и немедленно мясо на руке его оказалось Хлебом по обычаю Таинства. Он причастился, славословя Бога. Старцы сказали ему: Бог ведает, что человеки не могут употреблять сырого мяса, а потому Он прикрыл Тело Свое видом хлеба, а Кровь видом вина». Эта цитата приобретает особую значимость, если мы вспомним, с какой осторожностью святитель Игнатий относился к всевозможным видениям. Если здесь он отказался от своей обычной недоверчивости к тому, что можно было бы счесть «прелестью», то он имел очень важные к тому побуждения. И он даже не удовольствовался тем, что включил в составленный им Отечник то, что при нежелании он мог бы и не включать, но еще и добавил аналогичное свидетельство из современной ему церковной жизни: «Дмитрий Александрович Шепелев... воспитывался в Пажеском корпусе. Однажды в Великий пост, когда пажи говели и уже приступали к святым тайнам, юноша Шепелев выразил шедшему возле него товарищу свое решительное неверие, чтоб в Чаше были Тело и Кровь Христовы. Когда ему преподаны были Тайны, — он ощутил, что во рту у него мясо. Ужас объял молодого человека: он стоял вне себя, не чувствуя сил проглотить частицу. Священник заметил происшедшее в нем изменение и приказал ему войти в алтарь. Там, держа во рту частицу и исповедуя свое согрешение, Шепелев пришел в себя и употребил преподанныя ему Святыя Тайны» (Отечник. Брюссель, 1963. С. 52-53 [репринт 4-го изд.]).
Обратим внимание и на само словоупотребление. Святые отцы, говоря о Евхаристии, охотно употребляют не только слово soma, но и слово sarx, которое в этом контексте дает уже Священное Писание. Если soma еще можно понимать иносказательно, sarx — это плоть и даже, по словарному значению, мясо. Так что остроумно-кощунственная фраза, которую с удовольствием цитирует Хомяков (“они принимают тело Христово за мясо Христово”), оказывается неграмотной, не принимающей во внимание буквального значения sarx (впрочем, Хомяков приписывает фразу “неученому” человеку). Как бы мы ни толковали все слова, обозначающие преложение, они обозначают изменение, так что здесь уже не приходится говорить о «халкидонском соединении хлеба с Божественной Ипостасью», потому что халкидонский догмат говорит о неизменности соединяющихся в Боговоплощении природ.
Посмотрим теперь значения отдельных слов. Metaballo: Исх. 7, 17 и 20 говорит о преложении воды в кровь. Иудифь (10, 7) изменила лицо и переменила (metabeblekuian) одежду, т.е. «сняла вретище и одежды вдовства, надела на голову повязку, оделась в одежды веселия своего», и т.д. (Иудиф. 10, 3-4). В Новом Завете слово употреблено лишь один раз с весьма ярким значением полнаго субъективнаго изменения: «Они ожидали что он упадет мертвым; но, ожидая долго и видя, что не случилось с ним никакой беды, переменили мысли (metaballomenoi) и говорили, что он Бог» (Деян. 28, 6). Платон говорит о преложении (metabaloi) в женскую природу (physin) во втором рождении (Tim. 42 b) и о посмертном превращении (metaballonta) лебедя в человека. В целом же слово имело в языческом употреблении значение изменения с различными коннотациями.
В словоупотреблении христианских авторов оно приобретает доминирующее значение превращения. «Они поклоняются Ираклу как преложившемуся (metablethenta) из человека в бога» (Ориген // PG 14. 468 A); «человек никогда не преложится ни в ангельский, ни в иной образ» (сщмч. Мефодий // PG 18. 277 С); “сущность (ousian) вод преложилась (metabalousan) в вино» (свт. Афанасий. О воплощении // PG 25. 128 D: здесь дан двумя указанными греческими словами точнейший эквивалент позднейшего metousiosis); «прелагая медь в золото» (Эней Газск. // PG 85. 984).
Параллельно употребляемые термины эквивалентны metabole и metaballo. Poieo выражает в первую очередь христианское понятие творения, вплоть до творения «из не сущих» (2 Мак. 7, 28). К этому слову примыкает metapoieo — претворять. Иисус претворил (metepoiesen) воду в вино (Ориген // PG 14. 517 D). «Причастимся тельца упитанного, приобщимся Агнца пасхального, наполнимся нового винограда рождения, вкушая Плоть Божию из хлеба и Кровь Божию из вина истинно призыванием и неизреченно претворяемую (metapoioumenon)» (преп. Иоанн Дамаскин. Слово на Великую Субботу // PG 96. 637 C). В этом фрагменте ясно сказано, что Тело и Кровь претворяются из хлеба и вина, которые таким образом перестают быть хлебом и вином. Metastoicheiosos — изменение стихий, т.е. элементов: превращение земли в воду, змеи в посох и т.п. Буквальное значение этого слова — та самая «атомистическая химия», которая вызывала благородное негодование Хомякова.
Перейдем и к пререкаемому термину metousiosis. Мы готовы признать его аристотелианское происхождение. Но это не имеет никакого отношения к пресловутому «западному пленению», не имеет отношения к западной схоластике, которой и в помине не было, когда появился греческий термин. Вообще говоря, если Свв. Отцы и признавали какую философию, то именно философию Аристотеля, в то время как с Платоном шла постоянная борьба, как и с христианским платонизмом. Что же касается популярного неоплатонизма, то даже платонический его интерпретатор Лосев охотно признает его синтезом платонизма и аристотелизма. Чтобы быть аристотеликом, не обязательно читать Аристотеля и ссылаться на него. Важнейшим источником средневекового аристотелизма не только у греков, но и у сирийцев, арабов и латинян была "Краткая Исагога к Категориям Аристотеля" неоплатоника Порфирия. Настоящим расцветом святоотеческого аристотелизма ознаменован VI в., когда продолжавшиеся более века христологические споры потребовали терминологичекских уточнений и философского обоснования. В этом веке были составлены христианскими авторами большие комментарии к Аристотелю. Богословие этого века — настоящая «первая схоластика». Именно в это время рождается интересующий нас термин metousiosis. Леонтий Иерусалимский в трактате «Против монофизитов» отвергает приписываемое Евтихию представление, что «Само Слово пресуществилось (metousiothentos) в плоть» (PG 86. 1809 C). Вочеловечение, утверждает Леонтий, произошло «не по пресуществлению (metousiosin), как вода у Египтян, ставшая кровью» (ibid. 1772 D). Это место для нас имеет сейчас особенное значение, так как аристотелианское «пресуществление» здесь употреблено вместо и в значении именно библейского «преложения» (metabalei — Исх. 7, 17).
Гипертрофированная, раздутая концепция «западнаго пленения» православного богословия не подтверждается историческими фактами. Скажите на милость, какому Западу, католическому или протестантскому, следовали Адам Зерникав или Феофан Прокопович, когда они составляли свои, самые пространные и самые содержательные в нашей литературе, трактаты о Filioque? Ведь они опровергали догмат, одинаково принятый и Римом, и Реформой. Неправильная исторически, концепция «пленения» жестоко бьет по вероучительному авторитету Самой Церкви. Как может претендовать на обладание полнотой истины Церковь, которая могла долгие века якобы заблуждаться, идти на поводу у инославия в таких важнейших истинах веры, как Боговоплощение, Искупление или Евхаристия? Мы позволяем себе высокомерно судить наших богословов ХIХ века, не взяв на себя даже труда изучить их творения. Если бы мы рассмотрели вкупе и фундаментальные догматики, и журнальные статьи позапрошлого (XIX) века, мы увидели бы, что стоящий ныне перед нами вопрос рассмотрен там с гораздо большей основательностью, нежели в сегодняшней скороспелой полемике.
Протоиерей Валентин Асмус |
