Истинный смысл современной проповеди сверхчастого причащения (часть 1)

Протоиерей Владимир Правдолюбов

Держи, что имеешь, дабы кто не восхитил
венца твоего (Откр. 3, 11).

Русскую Православную Церковь охватила эпидемия пропаганды сверхчастого причащения. При помощи этой пропаганды планомерно и настойчиво уничтожается православная практика подготовки к причащению Святых Христовых Таин. Причем многие участники этой разрушительной работы искренне считают, что они делают Божие дело, полезное и даже необходимое для Православной Церкви (см. Рим. 10, 1–3). Я не замечал масштабов бедствия, так как всю жизнь прослужил на приходе маленького провинциального города, где трудами моих предшественников, почти сплошь новомучеников и исповедников, хотя большинство их не прославлены поименно, сохранилась для меня и моих сослуживцев живая практика Православной Церкви. В наших местах усердные христиане причащались каждый пост, в Великий два раза, на первой и страст­ной седмицах. Старые и больные из них брали у священника благословение «не выходить из шести недель», то есть причащаться каждые сорок дней. Естественно, причащение предварялось недельным говением, включающим пост (постом — усиление его), стояние всех церковных служб (конечно, по возможности), чтение Священного Писания и святоотеческих творений, помогающих испытанию совести, и как итог — исповедь и правило. Послабление допускалось тем, кто давно не причащался. Им говорилось, что нужно причащаться хотя бы раз в год, и разъяснялось, как нужно к причащению готовиться. Умирающих причащали так часто, как они пожелают. Строгим правилом священника было — к желающему причаститься умирающему идти в любое время дня и ночи. Конечно, если человек вот-вот умрет, он причащался невзирая на то, что он сегодня поел.

И только изредка мне приходилось сталкиваться со стремлением причащаться более часто. Первый случай, если правильно помню, был где-то в начале шестидесятых годов теперь уже прошлого столетия. Одна женщина сказала мне: «Батюшка, мне благословлено причаститься три раза в один день. Как это организовать?» После такого ошеломляющего обращения я довольно долго с подобными просьбами не встречался. Только в конце шестидесятых наши священники, видимо, под давлением столичной практики, через меня задали вопрос «Как часто можно причащаться?» жившему в Сухуми бывшему духовнику Глинской пустыни отцу Серафиму Романцову. Отец Серафим ответил: «Наши схимники причащались раз в месяц — чаще не надо!» К стыду своему я только потом обнаружил эту норму в Филаретовском катехизисе. Несколько позднее до нас дошло известие, что собор старцев Псково-Печерского Успенского монастыря благословляет причащаться не чаще чем раз в две недели.

В 1987 году один студент Ленинградской Духовной академии прислал мне цитаты из Златоуста о частом причащении и книгу о. Александра Шмемана «Евхаристия». Так я впервые познакомился с взглядами властителя дум современных неофитов. Поскольку его труд, скорее всего, и есть источник требований частого причащения, мой ответ этому студенту сохранил и сейчас свою актуальность. Привожу его полностью:

Дорогой ***! Стремление к частому или даже ежелитургийному причащению (если не считать стремления душевнобольных, с чем ты столкнешься в своей приходской практике) возникло, как частное проявление стремления экуменического сообщества — вернуться к жизни Древней Церкви. Это стремление естественно вытекает из мысли, что ни одно из христианских исповеданий современности не сохранилось как истинная неповрежденная Церковь. Эту именно точку зрения отстаивает проф. протопресв. А.Шмеман в присланной тобой книге «Евхаристия». (В дальнейшем, если будет указана только страница, значит — ссылка на эту книгу.) По нему, ближе всего к истине — Православная Церковь , но и она очень серьезно больна, больна подспудной «шизофренией» (обрати внимание — неизлечимой болезнью!), и ее надо лечить восстановлением в ней некоторых древних правил литургической жизни по рекомендациям о. Шмемана. (с. 10, 11 и 22). Это в корне неверно! Это — неверие в обетование (обещание) Спасителя о Его Церкви, о том, что «врата ада не одолеют ея» (Мф. 16, 18). Надо помнить, что Церковь не человеческих рук дело, а Божия Церковь, единственный надежный свидетель истины, на которого может опереться человек, сбиваемый с толку свистопляской человеческих мнений. Надо помнить, что «Церковь Бога Живаго» есть «столп и утверждение истины» (1 Тим. 3, 15) во все времена ее исторического существования, что в основе своей она неизменна, что изменяющееся в ней изменяется под действием Духа Святаго и наиболее соответствует изменившимся условиям жизни Церкви. Так что о. Шмеману нужно было бы не лечить неизлечимо больную, а искать «здоровую» Церковь, и искать не где-то на полпути от современности к древности, а среди имеющихся в современной жизни христианских исповеданий. Руководящей нитью в поиске должны быть слова Спасителя: «...по плодам их узнаете их» (Мф. 7, 16–20). Церковь, к которой мы с тобой имеем счастье принадлежать, в свой наиболее порицаемый синодальный период дала в начале его целый ряд чудотворцев-святителей (мой дед — прот. Анатолий Правдолюбов — был свидетелем открытия мощей одного из них — свт. Феодосия Черниговского — и сам видел чудеса, которые при нем происходили), в середине синодального периода — сонм подвижников благочестия во главе с прп. Серафимом; в конце — великое множество мучеников, и — в то же время — воспитала рядовых своих членов так, что весь мир дивился нравственной высоте русской интеллигенции и простого деревенского русского люда. Вот наша опора! И при несоответствии наших взглядов ее практике мы должны не ее, практику, менять, а наши взгляды. В частности, по вопросу о том, как и сколь часто нужно причащаться, «Церковь материнским гласом увещевает исповедоваться перед духовным отцом и причащаться Тела и Крови Христовой стремящимся к благоговейной жизни — четырежды в год или каждый месяц, а всем обязательно — раз в год (см. Православное исповедание, ч.1, вопрос 90)» (Катехизис, вопрос 340). Здесь же митр. Филарет указывает, что причащение должно непременно предваряться исповедью, а исповеди должны предшествовать пост и молитва, то есть то, что в практике называется говением. Очень хорошо порядок говения описывается еп. Феофаном Затворником в его письмах «Что есть духовная жизнь и как на нее настроиться». У меня нет книги под рукой, это со слов: «Слава Тебе, Господи, вот и пост подошел...». Так эти два мудрейших иерарха засвидетельствовали ту практику причащения, которая установилась в Русской Православной Церкви, и я не вижу причин, ради которых нужно было бы ее менять, так как не могу вместе с о. Шмеманом признать свою Матерь Церковь больною. Но предположим, что эти причины есть, что все-таки нужно вернуться к практике Древней Церкви. К какому же тогда периоду? К первоапостольской общине? Мы знаем, что Христос совершил Тайную Вечерю в обычной — правда, в «велией и постланой» — горнице, без алтаря и престола, без икон и священных облачений; Он и Его ученики возлежали; Таинство было совершено в конце ветхозаветной пасхальной вечери, т.е. после вкушения мяса и вина. Примерно так же совершали Евхаристию и Апостолы (см. Мф. 26, 17–29; Деян. 2, 42, 46; 1 Кор. 11, 20–34).

Думаю ясно, что, совершая Евхаристию по существу так же, как ее совершали Апостолы, мы не можем в наших условиях «общества потребления» воссоздать простоту апостольского века в виде и правилах ее совершения. Тем более что мы имеем печальный опыт такой реставрации у протестантов. Их мотивы в проведении реставрации богослужения были гораздо более глубокими, чем у о. Шмемана и его последователей. Протестанты выступали против действительно больной церкви — католической. Что им оставалось делать, как не попытаться реставрировать веру и богослужение первоапостольской общины? Что из этого вышло, всем известно. Плодами протестантизма мы должны считать: в вопросах веры — господство атеизма; в вопросах нравственности — культ золотого тельца, насилия, секса, наркомании. Частичное возвращение к простоте апостольского века, за которое ратует о. Шмеман, тоже проверено на практике. Это сделали в начале века наши обновленцы. Результат был тоже весьма печальным. Отмечу, кстати, интересный опыт отказа от славянского богослужебного языка, о котором мне говорил один украинский батюшка. В начале патриаршества свят. Тихона православные украинцы, движимые общей волной самоопределения наций, смиренно попросили благословения Святейшего Патриарха на переход в богослужении с церковнославянского на украинский язык. Святитель принял соломоново решение: там, где собрание прихода решит перейти на украинский — служить на украинском, там, где решат остаться на славянском — служить на славянском. Что же получилось? Рядом оказались приходы с разным богослужебным языком. Где служили на славянском, полно народу, треб и радующего сердца причта и старосты дохода. У украинцев — пусто! Так и пришлось им возвратиться к богослужению на славянском языке.

Вернемся к вопросу реставрации древнецерковной жизни. Почему попытки ее были неудачны?

1) Потому, что у реставраторов мало данных, а главное — нет живого церковного предания.
2) Потому, что изменились условия церковной жизни.
3) Потому, что Христос не устроил Церковь в ее «взрослом», так сказать, состоянии, как это было сделано Богом на горе Синай, а только бросил в землю человечества малое зерно первоапостольской общины. Вырасти же в дерево с оформившимися ветвями, среди которых могут укрываться птицы небесные (см. Мф. 13, 31–32), ей предстояло впоследствии.

Так что вернуться к первоапостольской практике церковной жизни так же невыполнимо, как невозможно сжать дерево в семя, из которого оно выросло. Возникает вопрос: может быть, стоит возвращаться не к апостольскому веку, а к времени попозже, когда церковная жизнь уже получила развитие? Для такого возврата данных у нас еще меньше. Возьмем век мужей апостольских, которому, как считается, принадлежат апостольские правила. Нам неясно, например, чего требует 9-е апостольское правило: то ли ежелитургийного причащения, то ли присутствия на литургии до конца без обязанности причащения. Второе вернее, так как и от членов клира причащение требуется для того, чтобы подтвердить народу правильность совершения таинства (правило 8).

 Во время гонений, кажется, причащались все верные, присутствовавшие на литургии. Это видно из 2-го канонического правила св. Дионисия Александрийского, в котором ставится знак равенства между вхождением в дом Божий и причащением Св. Таин. Но во время гонения так и должно было быть; когда у нас в 1940–1942 гг. все церкви были закрыты, некоторые батюшки отваживались служить литургии в частных домах. На эти литургии имели право входа только те, которые готовились причащаться. Тем более так, видимо, было во время гонений, когда верующий мог попасть на крест, на костер, на колесование, под меч. Во времена св. Василия Великого, т.е. тут же после гонений, существует практика ежедневного — или в среду, в пятницу, в субботу и воскресенье — причащения, как это видно из присланной тобою выдержки его письма к Кесарии. Но в это же время существовала уже развитая покаянная практика, предусматривающая отлучение от причастия на долгие годы, а иногда и на всю жизнь (см. его канонические правила с 56-го по 83-е и другие — Книга Правил). И тогда были верующие, которые довольно долгое время не причащались, как это видно из 34-го правила св. Василия Великого. По этому правилу женщина, впавшая в грех прелюбодеяния и тайно в нем покаявшаяся, должна была весь срок отлучения от причастия стоять с верными, чтобы явным покаянием не открылся грех ее, и она не подпала бы под мщение мужа. Какой бы был смысл стоять с верными для сохранения тайны человеку не причащающемуся, если бы они все причащались? Ведь ее тайна сразу бы раскрылась. Значит, ей было среди кого укрыться, значит, многие стояли литургию и не причащались за ней. Так что если мы возьмемся восстанавливать практику времен св. Василия Великого, то попадем в тяжелое положение. Во-первых, мы не знаем, кто должен причащаться ежедневно, а кто может и долго не приступать к причастию, как призывать к порядку тех, кто не приступает к причастию и чего, какого минимума от них требовать — все это неясно. Во-вторых, что делать с правилами отлучения от причастия. Ведь ясно, что в наши дни они неосуществимы, о чем уже VI Вселенский Собор (точнее пято-шестый) проявляет заботу и беспокойство (см. его 102-е правило).

 Переходим к св. Иоанну Златоусту. Из присланной тобою цитаты явствует, что в его время существовала устойчивая практика причащения в определенные времена года, в частности, в Богоявление и св. Четыредесятницу. Правда, он, как видно из подчеркнутых тобою слов, вроде бы протестует против такой практики и требует ежелитургийного причащения, т.е. борется как будто бы за то же самое, за что борется о. Шмеман. Но нужно вникнуть в их намерения поподробнее, руководствуясь словами Златоуста: «Не должно рассматривать отдельно взятые слова, так как это повлечет за собою множество погрешностей, равным образом не должно исследовать и отдельно взятого изречения, но необходимо обращать внимание на намерение пишущего... В самом деле, и врачи режут тело и рассекают некоторые кости, но то же самое делают часто и разбойники. Какое же было бы несчастие, если бы мы не могли отличить разбойника от врача» (Свт. Иоанн Златоуст. Творения. Т. 10. СПб., 1904. С. 750 — толкование на послание к Галатам, гл.1, по Миню 629). Чтобы выяснить намерение Златоуста, его руководящую мысль в присланной тобой цитате, я приведу выдержку из другого места его творений, в которой сокращенно поднимаются те же вопросы. Это — толкование на слова ап. Павла: «Да испытывает же себя человек, и таким образом пусть ест от хлеба сего и пьет от чаши сей» (1 Кор. 11, 28 — Творения, Т.10, с. 277). «Упомянув о таинствах, ап. Павел нашел необходимым изложить подробнее этот предмет, как немаловажный, потому в беседе о нем внушает великий страх и доказывает, что главное в том, чтобы приступить к ним с чистой совестью. Не довольствуясь сказанным прежде, он присовокупляет еще следующее: “...да искушает человек себе...”, а не так, как поступаем мы, сообразуясь более со временем, нежели с душевным расположением. Мы стараемся не о том, чтобы приступить, приготовившись, очистившись от всего злого и с полным благоговением, но — чтобы в праздники и тогда, когда приступают все. Не так повелевает ап. Павел: он знает одно только время для приступания к тайнам и причащения — когда чиста совесть. Если мы не приступаем к чувственной трапезе, страдая горячкой и приливом дурных соков, чтобы не подвергнуться смерти, то тем более нам не должно касаться этой Трапезы с порочными пожеланиями, которые хуже горячки. Под именем порочных пожеланий я разумею как телесные, так и любостяжание, гнев, злопамятность и вообще все порочные наклонности. Приступающему должно очиститься от всего этого, и тогда уже касаться этой чистой жертвы, а не с небрежением и леностью, как бы по принуждению приступать ради того, что случился праздник. С другой же стороны, когда есть сокрушение и готовность, не откладывать потому, что нет праздника. Праздник есть совершение добрых дел, благочестие души и строгость жизни; если ты имеешь это, то всегда можешь праздновать и всегда приступать. Потому (апостол) и говорит: “да искушает себе...” каждый “...и тако” да приступает; повелевает испытывать не одному другого, но самому себя, устрояя судилище без гласности и обличение без свидетелей». Мы видим, что св. Златоуст ставит во главу угла внутреннее состояние человека и все дело причащения целиком подчиняет ему, т.е. налицо восприятие «причастия как акта частного, личного» (с. 290). Соответственно, и приготовление к нему, состоящее в очищении от всего злого, является «также частным» (с. 290). И Златоуст утверждает, что именно таков смысл слов ап. Павла «...да искушает себе человек», т.е. по Златоусту, так было всегда и так должно быть.

Об этом, кстати, свидетельствуют молитвы перед причастием (см. с. 291), в частности, составленные Златоустом. Так что разговоры о. Шмемана о том, что в этом понимании причащения как глубоко личного акта выражается церковный и литургический кризис, лишены всякого основания. Итак, св. Златоуст, следуя св. ап. Павлу, считает акт причащения и приготовления к нему глубоко личным делом («...да искушает себе... устрояя судилище без гласности и обличение без свидетелей...»), считает препятствием к причащению не только греховные дела, но и порочные пожелания (см. середину вышеприведенного высказывания Златоуста), в том числе любостяжание, гнев, злопамятность; считает необходимым приготовление к причащению, приготовление, состоящее в очищении от всего злого (см. первую, выделенную мною часть того же высказывания). Так что требование обязательной исповеди перед причащением, — исповеди, которую о. Шмеман с кощунственной иронией именует «...своего рода билетом на причастие...» (с. 302) — есть самое верное исполнение этого требования Златоуста, который считает необходимым приступающему к причащению (как, впрочем, и не приступающему) иметь страх Божий, благоговение и сокрушение сердечное. Сокрушение не на словах, а истинное, которого он, как мы увидим далее, добивается довольно жестокими средствами. То есть, по существу, требования св. Злато­уста есть наши современные (филаретовские и феофановские) требования.

Но все же как понимать присланную тобой цитату из Златоуста — требует он ежелитургийного причащения или не требует? На этот вопрос ответить трудно. Совершенно точно можно сказать, что он требует, чтобы мы стыдились того, что не можем ежедневно причащаться. Но с еще большей силой требует, чтобы мы стыдились причащаться с неочищенной душой. То есть Златоуст ставит нас в такое положение, что нам отовсюду тесно. Может быть, в этом и состоит его цель? Помнишь, до какого состояния ужаса довел он своего друга епископа Василия своими словами о священстве? Он (еп. Василий) увидел, что ему по совести быть епископом нельзя. Что же делать? Только из глубины сокрушенного сердца взывать ко Господу: «Боже, милостив буди мне, грешному!» А ведь только так и можно молиться. Святые Отцы говорят: «Хотя бы кто стоял на самой высоте добродетелей, но если он молится не как грешник — молитва его отвергается Богом» (Еп. Игнатий Брянчанинов. Аскетические опыты. Т. 2. СПб.: изд. Тузова. 1905. С. 162). Вот этой цели — истинного сердечного сокрушения, как мне кажется, и добивается Златоуст приведенными тобой словами. Обрати внимание, он протестует не против причащения в праздники, а против того, что это совершается «...как случится, больше по обычаю и заведенному порядку, чем с рассуждением и сознательно». Это и задает тон всему последующему: во что бы то ни стало разрушить лед равнодушия и самонадеянности. Вот он говорит: «Напрасно приносится ежедневная жертва, напрасно предстоим мы пред алтарем Господним — никто не приобщается!» Неужели для того он говорит, чтобы не приносить жертву ежедневно? Он ее все равно будет приносить, как приносил до сих пор. Нет! Его цель — потрясти сердца слушателей мыслью, что из такого множества народа нет ни одного (!) достойного причаститься. Что же мы тогда за верующие!? Далее он говорит: «Если ты недостоин приобщения, то недостоин и участия... а... продолжаешь бесстыдно стоять?» Неужели его цель — выгнать из Церкви тех, кто не причащается или, что еще хуже, — заставить причащаться тех, кто не готов? Нет, он хочет, чтобы стояли, но со стыдом, сокрушением сердечным, сознанием своего окаянства и греховности. Но ведь того же добивается Церковь, готовя нас к Великому посту, песнопениями «Покаяния...», «На реках Вавилонских...», «Помышляю день страшный...», соответствующими апостольскими и евангельскими чтениями и — вообще — всей веками отработанной системой пробуждения спящих совестей и приготовления грешников к покаянию, исповеди и причащению. Так что, читая Златоуста, Церковь не сделала из этого тех практических выводов, какие сделал ты. Да и ты их не сделал бы, если бы не дух времени, ярким выражением которого является присланная тобою книга о. Шмемана. То есть причина, по которой ты чаще, чем это указано свт. Филаретом, приступаешь к причащению, заключается в учении о. Шмемана, а цитата Златоуста нужна только для того, чтобы древним авторитетом оправдать отступление от установившейся церковной практики. Так что следующим шагом должен быть разбор книги о. Шмемана.

Конечно, слово «разбор» — слишком громко сказано. Я могу только показать некоторые его серьезные заблуждения и тем самым попытаться убедить тебя, что о. Шмеману следовать нельзя. Во-первых — о причащении. Прот. Шмеман решает вопрос о нем в протестантском духе: все мы грешны, все недостойны, а Бог всех принимает, прощает и удостаивает. То есть длительного труда по очищению души не нужно, достаточно со вниманием участвовать в литургии, которая и есть приготовление к причащению. Конечно, хорошо бы (по мнению о. Шмемана) тайные молитвы читать вслух. Вот как он говорит об этом: «Ранняя Церковь знала, что никто во всем творении не достоин своими духовными подвигами, своим “достоинством” приобщаться Телу и Крови Христовым, и что поэтому приготовление состоит не в подсчитывании и анализе своей “подготовленности” и “неподготовленности”, а в ответе любви на любовь (В корне неправо­славный взгляд; см.: Свт. Игнатий Брянчанинов. О страхе Божием и о любви Божией // Аскетические опыты. Т. 2.) — “да и мы со всеми святыми от века Тебе благоугодившими, будем причастницы вечных Твоих благ, ихже уготовал еси любящим Тя, Господи...” На возглас предстоятеля: “Свят Господь Бог наш” (Конечно: «Святая святым!» — видимо, ошибка редактора, т.к. для священника такая ошибка невозможна(1)) — Церковь отвечала: “Един Свят, Един Господь Иисус Христос в славу Бога и Отца. Аминь!” Но утверждая, провозглашая это исповедание, знала, что всем открыты врата в “вожделенное отечество” и что “не будет разлучения, о други!”» (с. 302–303). (Всем? А как же свв. Павел и Златоуст с их запретами? Как же, наконец, канонические правила?) Смотри, какое глубокое различие! О. Шмеман призывает всех — без всяких ограничений — причащаться, а Златоуст, следуя ап. Павлу, советует испытывать себя и не приступать к причастию даже тогда, когда у тебя есть порочные помышления, не говоря уж о делах. Вот еще цитата о. Шмемана: «Литургическое благочестие стало (Стало? А мы выше видели — при разборе Златоуста — что всегда было!) предельно индивидуалистическим, о чем красноречивее всего свидетельствует современная практика причащения, подчиненная до конца “духовным нуждам” отдельных верующих, (А для чего Христос воплотился, распялся, воскрес, ниспослал Св. Духа, как не для того, чтобы послужить духовным нуждам отдельных верующих? Вспомним про 99 и одну овцу.) и которую никто — ни духовенство, ни миряне — не воспринимает в духе самой евхаристической молитвы: “нас же всех от единаго Хлеба и Чаши причащающихся, соедини друг ко другу во единого Духа причастие”» (с. 14–15). То есть если мы — по Шмеману — не подчиняем практику причащения своим духовным нуждам, то мы едины, а если подчиняем — единства нет! Или я не понял: речь идет о том, что если я причастился вчера или в другом храме, а он сегодня, то мы уже не от единого Хлеба и Чаши причащаемся — что было бы уж совсем нелепо! В этой цитате проявилось характерное для о. Шмемана противопоставление личного подвига спасения христианина его общецерковной жизни. Он забыл, что мы объединяемся в Церковь не помимо Христа, а через Него. «Я есмь лоза, а вы ветви...» (Ин. 15, 5) — говорит Христос, и поэтому мы больше должны стараться не о том, чтобы продемонстрировать единство с прочими ветвями (хотя это по временам необходимо), а о том, чтобы надежно привиться (см. Рим. 11, 16–22) к лозе — Христу. К единству Церкви только один путь: личный подвиг каждого ее члена в деле спасения его души, т.е. глубоко личное его единение со Христом в причащении Его Тела и Крови и в исполнении Его заповедей. «Живу не ктому аз, но живет во мне Христос» (Гал. 2, 19). А значит, и я живу в Церкви Христовой. Именно поэтому мы и должны не разорять, а всячески поддерживать сложившуюся практику подготовки к причащению, включающую в себя возможное уклонение от обычных житейских попечений, пост, молитву церковную и домашнюю, чтение Св. Писания и святоотеческих творений, имеющее целью изучение нашей души и ее болезней, требующих врачевания, а также имеющее целью возбудить покаянное чувство и приобретение, насколько это для нас возможно, сердца сокрушенного и смиренного, которое Бог не уничижит (Пс. 50), и, наконец, как венец и завершение — Исповедь. Поднявшись на такую вершину и удостоившись на ней причащения Тела и Крови Христовых, христианин обязан всеми силами души сохранять тот высокий настрой, который приобрел говением. Как говорят в народе, стараться «сохранить причастие» Из того же непонимания природы Церкви (см. 1 Кор. 12, 14–27) родилась у о. Шмемана и такая любопытная фраза: «Надо твердо знать и помнить: в храм мы идем не для индивидуальной молитвы» (с. 27). А мне кажется, что не требует особых доказательств тот факт, что общецерковная молитва невозможна без личной молитвы верующих, составляющих церковное собрание. Это можно доказать, пользуясь словами самого о. Шмемана: «Первый принцип литургического богословия... исходить... из самого богослужения» (с. 16–17). Представь себе: служится Литургия, только что совершилось пресуществление, пред лицом Христа, Своим Телом и Кровию пребывающего среди нас на Престоле, мы молимся о всей Церкви, начиная с Богородицы. Могу ли я в этот момент помолиться о своих? Вот у меня сын в армии, дочь замуж выходит, недавно тетя скончалась, прихожанку дети из ее собственного дома выгнали — могу ли я, стоя пред Христом лицом к лицу, попросить Его милости конкретно для них? То есть могу ли я в это время заняться индивидуальной молитвой, совершаемой в тайне сердца, о которой никто из моих сомолитвенников не знает? По Шмеману — не могу. Но не так об этом судит Церковь. В совершаемой на архиерейской службе так называемой «выкличке» есть слова, которые я не могу слушать без слез: «О спасении людей предстоящих и ихже кийждо в помышлении имать, и о всех и за вся!» То есть предполагается, что все предстоящие в этот момент кого-то имеют в помышлении, мысленно (в индивидуальном порядке!) за кого-то молятся, и диаконское возглашение объединяет эти частные моления в одну общецерковную молитву. Вообще, Церковь, следуя милосердию Христову, точнее, прибегая к нему, с любовью принимает участие в житейских нуждах своих членов, и этих частных нужд набирается великое множество — создавая обстановку, подобную евангельской: «Наставниче, народы обдержат Тя и гнетут...» (Лк. 8, 45). Так что нужды эти, не умещаясь в собственно Литургию, выплескиваются из нее — до Литургии в проскомидию, после Литургии в молебны и панихиды. Мне больно оттого, что авторитетный у тебя Шмеман говорит о них довольно пренебрежительно, т.к. все эти частные молитвословия есть неотъемлемая часть церковной жизни, и священник, если он хочет быть настоящим священником, должен совершать их с предельным усердием и сопереживанием нужд своих прихожан. И еще одно заблуждение о. Шмемана хотелось бы обсудить, заблуждение, вытекающее из непонимания им того, что главным в жизни члена Церкви является личный подвиг спасения своей души, — это неправильное понимание отношений, сложившихся в Церкви между клиром и мирянами. Ведь должно быть совершенно ясно, что отделение алтаря, священнические одежды, выделение явных и тайных молитв, которые рядовыми верующими не должны произноситься, запрет прикасаться к некоторым особо важным святыням и так далее — имеет дисциплинарную, воспитательную цель. На самом же деле миряне ничего не лишены в Церкви. Самое главное — дело личного спасения — может совершаться мирянами даже успешнее, чем членами клира. Ответственность за грехи у членов клира опять-таки выше. Интересно в этом смысле, что над главою Церкви — Патриархом во время исповеди его духовник читает не какие-то особые молитвы, а те же, которые читаются над рядовым членом Церкви, а там есть такие слова: «Примири и соедини его Святей Твоей Церкви о Христе Иисусе Господе нашем...» Каково? Оказывается, человек, возглавляющий Церковь, может по временам за грехи оказаться вне Церкви, которую он возглавляет, и властью духовника — Божией властью! — к ней вновь присоединяется таинством Покаяния. Одинаковы миряне и священники и в праве причащаться. Ведь не считаешь же ты, что причащающийся 4 раза или даже 1 раз в год является в меньшей степени причастником, чем тот, кто причащается за каждой службой, которую совершает. Хотя о. Шмеман так и считает, он сетует, говоря, что миряне фактически отлучены от причастия (с. 21). Но я считаю, что связь со Христом крепче не у тех, кто чаще причащается, а у тех, кто лучше к причастию готовится и усерднее его сохраняет исполнением заповедей Христовых, в чем миряне нисколько не обделены по сравнению со священниками. Более того. Священники не могут совершить таинство Евхари­стии без присутствующих мирян, причем это присутствие вовсе не формально, миряне являются соучастниками совершения таинства; ведь песнопения, поемые во время чтения евхаристического канона, есть не что иное, как сокращенный вариант этого канона. О соучастии мирян в совершении таинства говорят и прошения ектении перед «Отче наш...»: «О принесенных и освященных честных Дарех, Господу помолимся; яко да Человеколюбец Бог наш, приемь я во святый и пренебесный, и мысленный Свой жертвенник в воню благоухания духовнаго, возниспослет нам божественную благодать и дар Святаго Духа...». Так что ничего существенного миряне в Церкви не лишены. Удержанием их от слишком близкого обращения со святыней достигается воспитание в мирянах благоговения. Эта школа нужна и священникам. Но необходимость постоянного обращения со святыней создает эффект привыкания и потери благоговения. Поэтому воспитание благоговения должно совершаться в священнике в ту пору, когда он был мирянином. И при нормальном течении церковной жизни в священнослужители избираются благоговейнейшие из мирян, о чем свидетельствует архиерейское возглашение при рукоположении: «Божественная благодать... проручествует благоговейнейшего иподиакона во диакона (соответственно: диакона во пресвитера)...» И ты сам поймешь цену воспитанного в тебе Церковью благоговения, когда впервые войдешь в Царские врата и преклонишь колена у Престола. А в дальнейшем, к сожалению, поймешь, как трудно священнослужителю не говорю воспитать, а хотя бы удержать уже прежде воспитанное благоговение к святыне. Кого ты из священников назовешь более соответствующим своему назначению? Того ли, кто сам благоговеет перед святыней и воспитывает благоговение к ней у своих прихожан, или того, у кого свободно разгуливают по алтарю посторонние и вообще видно оскудение у него чувства благоговения. Думаю, что первого. А вот у о. Шмемана другое мнение: «У нас создался, увы, и тип священника, который в постоянной “защите” святыни от соприкосновения с мирянами видит почти сущность священства и находит в ней своеобразное, почти сладострастное удовлетворение» (с. 24). Думаю, сказанного достаточно, чтобы понять, что следовать рекомендациям о. Шмемана не стоит, что кризиса в жизни Церкви нет. Есть, конечно, но не там, где его ищет Шмеман. Кризис церковной жизни в последние годы состоит в оскудении личного благочестия монашествующих и мирян, в недостатке достойных кандидатов в члены клира, в невозможности удалить из клира людей, не соответствующих своему назначению, в слабости и неудачной направленности нашего богословского образования. Но Церковь за свою историю такие трудности переживала очень часто и всегда восставала, как феникс из пепла. Последнее слово науки, даже и богословской, очень часто вступало в противоречие с церковным учением, но, при некотором терпении и пождании, оказывалось всегда, что это подрывающее Церковь учение устаревает и отправляется на свалку истории, а Церковь живет и спасает. Церковь шмемановские заблуждения погубить не могут, они могут, при формальном единстве, только оторвать от нее людей, увлекшихся его учением. Я не сомневаюсь в искренности намерений о. Шмемана принести пользу Православию, но среди его распространителей определенно есть люди, сознательно старающиеся Православию повредить. Так что давай, друже, следовать завету Основателя нашей Церкви: «Держи, что имеешь, дабы кто не восхитил венца твоего...» (Откр. 3, 11). Не будем увлекаться новомодными учениями, а в простоте сердца будем следовать правилам нашей церковной жизни и служить Богу и Его Церкви на том месте, на которое Он нас поставит. Будь здоров и Богом храним! Прости меня, Христа ради!

Недостойный прот. Владимир Правдолюбов.

Окончено 20 (7) марта 1987 г.

В чем я вижу актуальность письма студенту? Самое главное — в нем указывается опасность попыток «возвращения» к так называемым «нормам жизни древней Церкви». Современные неофиты-интеллигенты являются своеобразными «старообрядцами». Они знакомятся с церковной жизнью не прямо, не опытно, а по книгам и, видя некоторые различия в практике древней и современной Церкви, легко воспринимают мысль о. Шмемана об ущербности Русской Православной Церкви, и вместо того чтобы учиться у нее, сами претендуют на роль учителей. При этом не замечают элементарных вещей. О. Александр Шмеман говорит о ежелитургийном причащении. Принимая его учение, они с восторгом видят, что этому же учит и свят. Иоанн Златоуст, показывая тем самым, что они не могут «отличить разбойника от врача». Они не видят, что Златоуст учит личному подвигу, самоиспытанию, страху Божию и благоговению. Напротив, их кумир о. Шмеман издевается над священниками, учащими своих прихожан благоговению, идею личного спасения считает разрушительной для Церкви и ее единства, презирает оценку «достоин — не достоин» и призывает, отвечая «любовью на любовь», ежедневно причащаться «в веселии и простоте сердца» (см.: Деян. 2, 46).

В 1998 или в начале 1999 года в саратовской газете «Благовест» были опубликованы письма о. Николая Генералова о частом причащении. Прочитав их, молодые насельницы одного из женских монастырей стали требовать от старших сестер разрешения причащаться за каждой литургией. Те обратились по знакомству ко мне с просьбой, чтобы я написал, что я об этом думаю. Я им ответил письмом, кратко повторяющим мысли письма студенту. Более подробно я остановился на канонических правилах по этому поводу. В письме монахиням я сослался на собранную о. Иоанном (Крестьянкиным) книгу, в которой святитель Феофан Затворник советует некоей монахине причащаться не более шести раз в год, чтобы не терять благоговения к этому великому таинству. Созвучно этому мне сказал один верующий по поводу причащения каждый день: «Так нельзя! Праздник, который — каждый день, превращается в будни».

Видя, что волны шмемановской эпидемии готовы захлестнуть и наш тихий городок, я решил вернуться к этой теме, тем более что полемика по поводу моего письма монахиням позволяет выявить вредоносную суть высказываний сторонников по-шмемановски сверхчастого причащения. Продолжение: