Священник Павел Флоренский. Из письма В.В. Розанову

"По моим наблюдениям, в быте монашества (разумею настоящее монашество, а не ученое, кое весьма далеко от монашества), чрезвычайно много хлыстовства. (...) Несомненно, что старчество находится в каком-то ноуменальном сходстве с христами и богородицами хлыстов. Конечно, о старцах нет наивной метафизической терминологии, что они "перевоплощения" Христа; но смысл всего учения о них и природа всего "послушания" им метит в тот же центр. В теории же от них требуются чудотворные способности, дар прозрения, святость и т.д., а к ним - беспрекословное послушание, включительно до преступлений. Назидательная литература полна рассказов о пунктуальном исполнении бессмыленных и даже преступных требований старцев (...).

Бытовым образом - можно установить даже радения в монашестве. Так, "чин двенадцати псалмов" с непрерывными земными поклонами, бросающими в пот и жар, в возбудимых натурах способен вызвать совершенную экзальтацию и беспамятство. (...)

Около Посада есть замечательный скит — Гефсиманский. Круглый год сюда не пускают женщин, и жизнь тут достаточно строгая, если брать общую массу, а не отдельные исключения. Но вот 16–17 августа, в празднования воскресения и вознесения Божией Матери (тут совершается редкий чин отпевания Божией Матери и празднование воскресения, похожий на богослужения Страстной седмицы и Пасхи) в скит пускают женщин. Если день проходит еще сравнительно спокойно, то зато ночью начинается подлинное радение и подлинная оргия. На каждом шагу объятия (и далее), всюду исступление. И это открыто. В скитском саду опасно оставаться женщине без нескольких провожатых; слыхал я, что бывают даже случаи насилия. Впрочем, в этой приподнятой и возбужденной атмосфере нет, вообще говоря, нужды в насилии. А бабы считают чуть не за благодать такие объятия, и, зная все, лезут в скит и чуть не плачут, если почему-либо придется пропустить «в этот год». — Кругом скита горят всюду костры; — где спят, где беседуют, где чайничают. Начальство знает обо всем, но не только не мешает, но и открыто поддерживает радение. И когда некоторые монахи ревнители порядка, пытались было жаловаться Митрополиту, и требовали недопущения женщин в Скит и в эти оргиастические дни и мотивировали свою просьбу указанными выше фактами, то они сами же подверглись выговору и замечанию, что «так было положено при основании скита — нельзя де менять порядки», хотя о происходящих оргиях знают решительно все, и благоразумные люди в эту ночь, совпадающую по времени с Великими Дионисиями Афин, — сидят дома и избегают с вечера показываться в районе Скита.

Между тем именно у монахов этих, оргиастических, но не строго-православного, трезвенного закала, можно подметить гнушение браком, гадливость к браку, брезгливое отношение к женщине. Правда, послушники, а иные тоже монахи, и помимо 16-го августа имеют сношения с женщинами, и даже просто с случайными бабами. Однако этого они избегают и стараются (или так выходит естественно) падать с монахинями. Мне «жаловались» послушники: «Вот искушение... Только выйдешь за ворота в лес (Скит в лесу), — тут уж вертится какая-нибудь монашка; и потащит с собою, а там и лег с нею». Послушники искренно ругают монашек, что впрочем не мешает им падать с «сестрицами». А монашки, как мухи около меда, вертятся именно около Скита с особою жадностью.

Например, около Лавры и в Лавре нет ничего подобного. Тут все солидно и без поэзии. У иеромонахов и проч. есть одна-две-три «законных» сожительницы. Им строятся дома, выдается жалование; всякому известно «чья» та или другая особа. Одним словом, этот институт «мамошек» (испорченное «мамашки», т.е. «мамаши», супруги «отцов») признан общественным мнением Посада и почти узаконен Лаврою. В Лавре можно слышать даже о монахах от монахов одобрительные отзывы такого рода: «Он человек скромный — живет с одной» и т.п. А с другой стороны, и для девушки или женщины быть супругою монаха считается долею завидною и, пожалуй, почетною. Вот, например, как-то кухарка Каптеревых , почтенная и отличная женщина, вздумала «выдавать» свою дочь за одного из иеромонахов. Жена Каптерева стала ее останавливать: «Что ты делаешь? Ведь стыдно!». Но кухарка обиделась: «Что Вы, барыня! Ведь он (т.е. будущий «молодой») не кто-нибудь, он ведь иеромонах», т.е., значит, лицо почтенное и с положением. Монашкам тут делать, понятно, нечего, да и скучно возиться с этими солидными и пузатыми отцами семейства, дети которых открывают какие-нибудь лавки или вешают себе на дома вывески с фамилиями вроде «Монахов». Правда, в этих монахах есть и монашеское сознание: они упорно смотрят на свое положение как на какую-то незначащую случайность, как на «просто так» и высказываются о своем превосходстве над мирянами — даже прямо считают себя спасшимися тем самым, что они «безбрачные». Есть у них и презрение к женщине; но это презрение — в значительной мере — мужицкое презрение, а не монашеское, а отчасти — выражение «дурной совести», ибо все же, как ни говори, а чувствуется, что что-то «не так». В Скиту же совсем другое дело. Живут там строго, действительно не по-мирски".

Свящ. П.А. Флоренский. Из письма В.В. Розанову от 11 марта 1914 г. / Розанов В.В. Собр. соч. Т. 29. Литературные изгнанники. Кн. 2. М. — СПб., 2010. Стр. 158-159.