Нет истины, где нет любви

1997 год

Протоиерей Валентин АСМУС

Когда несколько лет назад римский папа Иоанн Павел II запретил известному теологу Гансу Кюнгу преподавать на католическом богословском факультете, возник шумный скандал. Многие обвиняли папу в возрождении средневековой инквизиции. Как водится в таких случаях, больше всего негодовали те, кто стоит дальше всего от церковной жизни и от церковных интересов. Но действия папы были на самом деле всего лишь необходимой самообороной: он хотел защитить свою церковь от неправомыслия, от ереси. Ересь – это не ругательное слово, а термин, имеющий точное значение и не изобретенный в средние века, а взятый из Священного Писания. «Еретика после первого и второго вразумления отвращайся», – читаем мы в Послании к Титу. Действительно, Церковь есть общество верующих, общество, объединенное общею верою, и посему она и может и должна ограждать себя от тех, кто эту веру не разделяет, особенно если эти еретики – мы договорились спокойно воспринимать это слово – выступают в роли церковных проповедников и учителей.

 В последнее время предметом громкого скандала стала проповедь и деятельность священников Александра Борисова и Георгия Кочеткова. Их имена чаще всего склоняются в одних и тех же падежах. Я с этим не согласен, потому что здесь мы имеем дело с двумя разными явлениями. Отец Александр Борисов заявил о себе в 1994 году книгой «Побелевшие нивы». Одна из главных особенностей книги – настойчивый призыв всех христианских вероисповеданий к сближению. Автор полностью принимает протестантскую «теорию ветвей», согласно которой ни в одном из этих вероисповеданий нет полноты истины, и лишь всеобщее объединение даст возможность склеить осколки истины, хранимой в каждом из них, в единое целое. Описывая смысл вероисповедных различий, отец Александр Борисов сводит разницу между Православием и католичеством к совершенно несущественным особенностям обряда и церковного искусства. Протестанты же, по его определению, «полностью принимают лишь христианские ценности первых трех веков истории Церкви – Священное Писание в полном его объеме, не заменяя его богословием последующих столетий». Здесь отец Александр явно становится на протестантскую позицию. И православные, и католики убеждены в том, что учение их Церкви тождественно учению Церкви трех первых веков, что святые Игнатий Богоносец, Киприан Карфагенский и Ириней Лионский – отцы апостольской Церкви, а не отцы протестантизма. А самое главное, ни православный, ни католик не отдадут Библию в ведение протестантизма, видя в ней обоснование своего учения. Но отец Александр Борисов принимает не только некоторые притязания протестантизма на преимущество, он принимает также некоторые характерные положения протестантской доктрины. Так, почитание Богоматери и святых он высокомерно третирует как духовный инфантилизм. Цитирую: «Не будет большой натяжкой усмотреть параллель между инфантилизмом детей, выросших без отцов, с инфантилизмом тех христианских народов, где почитание Божией Матери вытеснило почитание Иисуса. В инстинктивном стремлении человеческой души вытеснить непосредственное почитание Отца, Сына и Святого Духа «промежуточной инстанцией» – особенно почитанием Богородицы (эта тенденция сильно проявляется не только в Православной, но и в Католической Церкви) – встречаемся с самым главным заблуждением человеческой души: попыткой самим создать образ Божий».

 Не менее суров о. Александр в отношении иконопочитания: «Будучи в свое время удачным средством вытеснения языческих изображений, <иконы> во многих случаях стали доминировать в христианском сознании как некая самостоятельная сущность, отдельная от первообраза – Иисуса из Назарета». Чтобы указать путь духовного исцеления, о. Александр Борисов предлагает такую ветхозаветную аналогию: в свое время Моисей сделал медного змия, и это приносило определенную пользу, но впоследствии царь Езекия для уничтожения идолопоклонства истребил этого медного змия. Фактически о. Александр принимает идеологию умеренных византийских иконоборцев или императора Карла Великого, который пытался отменить иконопочитание, утвержденное VII Вселенским Собором.

 То, что говорит о. Александр о Евхаристии, – также неправославно. Слова «Сие есть Тело Мое и сия есть Кровь Моя» он отказывается понимать буквально. Цитирую: «Очевидно, что ранняя Церковь понимала эти слова не так, как мы силимся их понимать». Евхаристия для о. Александра Борисова – духовное общение христиан со Христом и друг с другом, братская трапеза, где воспоминается Голгофская Жертва, но не вкушение Тела и Крови Христовых. Здесь наш богослов идет дальше даже лютеран, которые признают реальное присутствие Христа в Евхаристических Дарах.

Все это и многое другое дало полное основание Святейшему Патриарху Алексию сказать на собрании московского духовенства: «Непонятно, кто писал эту книгу: священник Александр Борисов или некий протестант».

 Но это еще не все. Ведя напряженную полемику с теми, кто хочет соблюсти основы православной веры, отец Александр систематически употребляет недостойный прием морального опорочивания противника. Все, кто не приемлет идеологию экуменизма, постоянно обвиняются в «лютой ненависти ко всем, думающим иначе». Есть в книге весьма характерная классификация духовенства Русской Православной Церкви. Три выделяемые о. Александром группы получают у него политические именования центра, правых и левых. За вычетом небольшого слоя левых (они же – «жаждущие пробуждения»), основная масса – центр (представители «бытового христианства») и правые – консерваторы, ортодоксы, ретрограды. Среди того, что характеризует ту и другую группу, о. Александр особо выделяет антисемитизм. Если антисемитизм батюшек «бытового стиля» – тихий и беззлобный, то у консерваторов он имеет вид «непримиримой идеологии», и чем ортодоксальней человек, тем более он антисемит. Я должен от своего лица и от лица сотен тысяч моих собратьев священников свидетельствовать, что это обвинение ложно. Мы считаем себя ортодоксами и вовсе не считаем себя антисемитами. Зайдите в московские церкви, известные своей «ортодоксальностью». Вы там увидите много молодежи, много детей, и среди них немало лиц еврейского происхождения. Некоторые из молодых евреев-христиан принимают священный сан и, по моим наблюдениям, чаще всего примыкают к тем, на кого о. Александр налепил политический ярлык «правых». Если следовать его логике, то и их всех тоже надо зачислить в антисемиты. Так легкомысленно нечестные приемы о. Александра Борисова приводят его к абсурду.

Теперь об о. Г. Кочеткове. Если о. А. Борисов открыто ориентируется на протестантизм и претендует базироваться исключительно на Библии, то о. Георгий Кочетков взывает прежде всего к литургической традиции Церкви первых веков («высокое православие», по его терминологии) и опирается преимущественно на книгу прот. Александра Шмемана «Введение в литургическое богословие». Больше всего о. Георгий Кочетков прославился тем, что совершал богослужения на современном русском языке, а не на церковно-славянском. Здесь он идет вразрез со всей нашей традицией. Возникнув в Римской империи, Церковь приняла как свой язык не народно-разговорный, а книжно-литературный, который уже сильно отличается от языка повседневного общения. Выросшие в обстановке такого двуязычия, свв. Кирилл и Мефодий создали церковно-славянский язык как аналогию греческому книжному языку. Он уже тогда был весьма далек от наречий, на которых говорили предки нынешних славянских народов, и изобиловал греческими словами и оборотами. Уже тогда усвоение этого языка требовало больших усилий. Культура, к которой Кирилл и Мефодий приобщили славян, строилась на изучении грамматики и чтения книг. Современный человек пренебрегает и тем, и другим, и поэтому для него славянский язык представляется непреодолимым препятствием, в то время как в прошлом веке даже в начальных церковноприходских школах это препятствие преодолевалось довольно успешно. Кроме того, все наше богослужение составлено великими служителями слова, и переводчики поэтому должны быть конгениальны Златоусту, Василию Великому, Кириллу и Мефодию, Стефану Пермскому. Я не видел ни одного перевода на русский язык, достойного литургического употребления, не исключая и различных переводов Священного Писания. Но если бы такие переводы и появились – их богослужебное употребление должно быть санкционировано епископатом. Когда же переводы самовольно вводятся в жизнь одним священником – это скандал, в корне компрометирующий саму идею поновления литургического языка.

 Я не хотел бы надолго останавливаться на проблеме языка. Это самый поверхностный вопрос, о которых говорят в связи с деятельностью о. Георгия. Указывают и на другие его литургические новации: на упразднение иконостаса, на умаление литургического почитания Богоматери и святых. Это все связано с ориентировкой на первые три века христианства, которая роднит о. Георгия с протестантами и о. Александром Борисовым. Но не это представляется мне в его деятельности самым важным и характерным.

 Ключевое понятие всей деятельности о. Георгия – катехизация. Ей посвящена его кандидатская работа, она определяет сложную структуру общинной жизни в приходе о. Георгия. Спору нет, катехизация, оглашение, научение истинам веры тех, кто готовится к принятию крещения, или же тех, кто уже крещен, но не получил необходимого наставления, – большая и болезненная проблема и нашей Церкви, и всего христианского мира. У нас, может быть, эта болезненность ощущается с особенной силой, и правильная постановка катехизации – одна из важнейших наших задач.

 Но у о. Георгия Кочеткова идея катехизации приобретает болезненно гипертрофированный вид, подчиняя себе все стороны церковной жизни. Абсолютизация катехизирования приводит к пониманию христианства как прежде всего учения, то есть к жесткой рационализации христианства. Как это часто бывает, рационализм компенсируется здесь сентиментальностью, душевной возбужденностью, которая поспешно принимается за благодатное действие Святого Духа. И то и другое приводит к существенным искажениям церковной практики.

 Так, о. Георгий решительно выступает против крещения младенцев. Как и другие противники крещения детей, он ссылается на то, что Василий Великий и некоторые другие святые IV века были крещены во взрослом возрасте. О. Георгию прекрасно известно, что еще в III веке младенцев крестили и в Египте, и в Западной Европе. Однако эту столь распространенную практику он объявляет основанной всего лишь на «теологумене», частном богословском мнении одного или нескольких богословов, не получившем церковного признания. Таким образом, он вступает в противоречие и с древней Церковью, и с подавляющим большинством современных христиан, потому что не только православные, но и католики и самые многочисленные протестантские конфессии крестят младенцев.

 Из отрицания младенческого крещения можно сделать два вывода, оба их и пытается совмещать о. Георгий. Первый, и самый простой, – что крещение в таком случае вообще не состоялось. Это можно сказать, по о. Георгию Кочеткову, не только о крещении младенцев, но и о крещении взрослых, не подготовленных катехизацией, о крещении, совершенном недостойным священником, и т. д. и т. п. – о. Георгий как бы даже с видимым удовольствием умножает случаи, подходящие под эту мерку. Критерием действительности крещения объявляется исключительно его видимая действенность. Действенность измеряется христианской жизнью. Но всякий, кто живет этой жизнью, знает, как она трудна, и даже великие святые говорят нам о раздвоении человеческой души, о том, что в своем земном странствии человек не может считать себя окончательно преодолевшим зло в себе. «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю», – восклицает ап. Павел. Поэтому у о. Георгия Кочеткова критерий «спасенности», то есть действенности таинства крещения, неизбежно перемещается в план субъективно-психологический. Признак «спасенного» – энтузиазм и искусственная экзальтация. Конечно, такой подход дает возможность самого широкого отрицания действительности крещений, совершенных в Православной Церкви. С другой стороны, здесь открывается путь для признаний «крещений», совершаемых даже в нехристианских обществах.

 В одном месте своей диссертации о. Г. Кочетков выражает это в такой, прямо скажем, хулиганской форме: «иногда не грех крестить "вновь" иного "православного" (в кавычках), даже "батюшку" (в кавычках), и не перекрещивать иного пятидесятника-единственника (унитария) или иеговиста».

 С отрицанием младенческого крещения логически связано решительное недопущение крещения тяжелых инвалидов – «потерявших человеческий облик» (выражение о. Г. Кочеткова) или лишенных его от рождения. Здесь рассудочное понимание крещения приводит к самому зловещему результату. В то время как гуманисты всего мира защищают права инвалидов, в том числе и самых тяжелых, православный священник о. Георгий Кочетков хочет лишить их самой главной, с точки зрения христианина, возможности.

 Но все-таки невозможно отрицать то, что принято всеми, и объявлять некрещенными всех, кто крещен в детстве или же в несознательном, духовно незрелом состоянии. Поэтому, признавая во многих случаях крещение, совершенное в Православной Церкви, о. Георгий объявляет его неполноценным, неполным. Это говорится не о каких-то конкретных, особых случаях, а о всех вообще. Цитирую: «Ныне "восполнения" так или иначе требуют практически все Крещения, совершающиеся в нашей церкви даже через вполне порядочных священнослужителей и крестных, поскольку при этом никогда не обходится без существенных упущений и (или) нарушений». И здесь о. Георгий не удерживается от шокирующего выпада. На той же странице читаем: «Восполнять свое таинство Просвещения хорошо было бы даже и давно крещенным и вроде бы нормально церковно живущим людям, вплоть до самих "учащих" священнослужителей всех чинов и рангов, не исключая высших и, может быть, блаженнейших и святейших патриархов». С какой легкостью гордыня возводит человека на пьедестал судьи над целыми Церквами и их духовными отцами!

 «Восполнение» неполного крещения – это все та же катехизация. Только прошедшие катехизацию могут считаться полными членами Церкви. Деление членовцеркви на полных и неполных – один из руководящих принципов о. Георгия. Его практика дает полное основание его прихожанам шутить: «Полный член Православной Церкви – это тот, кто прошел оглашение у о. Георгия Кочеткова». На основании только что приведенных цитат можно утверждать, что для самого о. Георгия это не просто шутка.

 Мы всегда радовались тому, что Церковь – это дивное, божественное единство, где каждый восполняет свои недостатки благодаря братьям, а все вместе исполняются благодатью Бога, «наполняющего все во всем». Отец же Георгий хочет рассечь это непостижимое, мистическое единство четко проведенной горизонтальной линией, разделяя членов Церкви на полных и неполных, совершенных и несовершенных. В настоящее время о. Георгий осуществляет те идеи, которые созрели у него более десяти лет назад. Еще в 1983 году он напечатал в журнале «Вестник русского христианского движения» статью под псевдонимом Богданов, где эти идеи высказывались в неприкрытом виде. Статья (которая, кстати говоря, до сих пор включается в списки рекомендуемой им литературы) вызвала тогда же резкий полемический отклик – и не какого-нибудь завзятого консерватора, а такого богослова, смотревшего на вещи широко и непредвзято, каким был покойный протоиерей о. Иоанн Мейендорф. Критикуя предлагаемое Кочетковым институционное закрепление двух выделенных им разрядов верующих в виде двух параллельных форм церковного устройства, о. Иоанн называет выделение особой группы «уже усовершившихся и освятившихся» – «своеобразным гностическим элитизмом. Формы такого элитизма, – продолжает о. Иоанн, – известны с древности и всегда отвергались «кафолическим» христианством». «...Говорить, что экклисическое устройство (этим, с точки зрения о. Иоанна чудовищным неологизмом Кочетков предложил называть устройство церкви низшего уровня), с его догматами, канонами, чинными уставами, апостольской преемственностью иерархии и "так далее" есть, как таковое, всего лишь "ветхозаветная реальность", неверно и опасно, и даже, с православной точки зрения, чудовищно». Мне представляется, что о. Иоанн обнажил здесь самый корень той духовной опасности, какую несет теория и практика о. Георгия Кочеткова. К сожалению, главный тон его, с позволения сказать, учения о Церкви – самопревозношение, фарисейская гордыня. На весь мир заявляется: «Мы – единственный миссионерский приход в России». Опыт показывает, что во всякой местности, где появляется группа последователей о. Георгия, она агрессивно противопоставляет себя «прочим человекам», и возникает опасное для церковного мира противостояние.

 О. Георгий Кочетков – человек с яркими психологическими особенностями. И как это, увы, иногда бывает, он обращает в свою веру, а не в веру Христову, не в веру Церкви. Я хочу этим сказать, что вместе с содержанием христианской веры о. Георгий прививает своей пастве не только все особенности своего индивидуального понимания истин веры, но и особенности своего душевного склада. Это крайне нежелательная пастырская ошибка, точнее, ошибочность самого направления пастырства. Приводит это к тому, что люди мучительно подгоняют свою душу под заданный шаблон, а многие и не выдерживают и спасаются бегством из прихода о. Георгия. Некоторые московские приходы имеют в составе своих прихожан таких беженцев.

 В своем приходе о. Георгий действует авторитарно, как епископ. Он и теоретически приравнивает пресвитеров к епископам. Несогласных с его линией он беспощадно отлучает от Церкви. Поскольку приход его достаточно большой, он для удобства духовного руководства разделяется на «духовные семьи», во главе которых о. Георгий ставит так называемых нерукоположенных пресвитеров. Эти «пресвитеры» имеют даже внешний знак своих полномочий: крест, который носится поверх одежды. При жесткой подчиненности о. Георгию все эти семьи существуют совершенно параллельно всей прочей церкви. От рядовых прихожан даже скрываются распоряжения церковных властей. так, когда из Патриархии была получена бумага с просьбой воздержаться от совершения богослужений на русском языке, о ней узнали только ближайшие помощники о. Георгия, и богослужение продолжало совершаться с прежними новшествами.

В заключение приходится сказать, что если о. Александр Борисов предстает как еретик, то о. Георгий Кочетков выглядит как сектант, хотя выступает он под знаменами особо понимаемого ультраправославия. На обоих – на каждого по-своему – наложило глубокую печать многолетнее общение с радикальными протестантами. И обоих, говорю это с грустью, объединяет нелюбовь к той Церкви, которая их духовно породила и возвела на возвышеннейшую степень священства. И в этом их неправота, потому что, как сказал А.С. Пушкин, «нет истины, где нет любви».